Королева Бедлама - Страница 118

118

Мармадьюк Григсби открыл ему дверь, пригласил войти, и вскоре Мэтью сидел за столом на кухне у Григсби, а печатник резал солонину и разбивал два яйца в сковородку на очаге. Чашка крепкого черного чая стерла с мозгов Мэтью остатки паутины.

Он приступил к завтраку — восхитительному, — выпил кружку яблочного сидра и только потом спросил:

— Я так понимаю, Берри еще не проснулась?

— Не проснулась? Да она вообще, кажется, не спит. Чуть ли не до восхода встала и унеслась.

— Правда? И куда так рано?

— На Квин-стрит. Как она сама сказала, искать утренний свет.

Мэтью застыл с полупрожеванным куском солонины во рту:

— Искать утренний свет? С какой целью?

— Увлечение у нее такое, — ответил Григсби, наливая чаю и себе. — Я тебе не рассказывал? Что она хочет стать художницей? То есть она и так художница, но она надеется на этом денег заработать. — Григсби сел за стол напротив. — Как тебе завтрак?

— Спасибо, и за приют тебе спасибо. — Мэтью доел мясо и спросил: — Художницей? Я думал, она собирается быть учительницей.

— Собирается. Директор школы Браун будет с ней беседовать на следующей неделе насчет работы. Но Берри с самого детства интересуется мелками, красками и прочим рисованием. Однажды, помню, ее здорово отшлепали за то, что пальцами раскрасила комнатную собачку.

— Почему-то меня это не удивляет.

Григсби улыбнулся в ответ на его тон, потом посерьезнел и спросил:

— А тебе на работу разве не надо? Я понимаю, что сегодня это может быть трудно, но хотя бы магистрату Пауэрсу ты должен об этом сказать.

— Я уволен, — ответил Мэтью и тут же пожалел, потому что глаза у печатника стали острыми, и он подался вперед:

— Что случилось? Пауэрса сняли с должности?

— Нет. Я мог бы еще сказать тебе, что магистрат уезжает из Нью-Йорка. Он получил предложение лучшей работы в колонии Каролина. У своего брата, на табачной плантации лорда Кента. — У Григсби за стеклами очков заискрились глаза — материальчик для следующего выпуска «Уховертки». — А теперь послушай, Марми. Эта информация не для печати — серьезно говорю. — Если экземпляр «Уховертки» проник в Уэстервикскую больницу, точно так же он может попасть к профессору Феллу. — Если я говорю, что информация конфиденциальна, значит, она конфиденциальна.

— А почему тогда она конфиденциальна? — Григсби не сводил с Мэтью внимательных глаз. Рассеянным движением печатник потянулся к тарелке с грецкими орехами, взял один. — Это же просто переезд и смена работы? Или что-то другое?

— Конфиденциальна — и все. Надеюсь, что ты воздержишься от ее публикации.

— «Воздержишься», — скривился Григсби. — Неприятное слово, знаешь ли. Особенно для человека моей профессии. — Рука с орехом взлетела ко лбу, раздался звук, похожий на выстрел, и абсолютно невредимый Григсби извлек ядро из разбитой скорлупы. — Ты знаешь, Маскер ни одного убийства не совершил после выхода указа, и мне приходится доставать новости где придется. Сообщать о фактах — мой долг, и обязанность «воздерживаться» бывает затруднительной. — Он перестал жевать орех, шумно запил его чаем и поглядел на Мэтью поверх чашки. — Честно, что ты думаешь о Берри?

— Ничего не думаю.

— Наверняка что-то думаешь. — Он выбрал еще один орех. — Она ведь тебя вчера вечером разозлила малость?

Мэтью пожал плечами.

— Разозлила, — кивнул Григсби. — Это она умеет — выкладывает сразу, что у нее на уме. И этот бред насчет дурного глаза — даже не знаю, сама она себе верит или нет.

Хррясь! — лопнула скорлупа ореха.

— Насчет чего? — Мэтью принялся доедать яичницу. Как старик это делает? И даже следа на лбу не остается. Будто череп чугунный, а кожа дубленая.

— Насчет создания темной тучи, чтобы под ней спрятаться. Я думаю, дело в том, что ей нравится быть свободной, и свободу эту она не хочет отдавать никому. В частности, мужу, хотя она уже была близко к алтарю с тем молодым человеком, который покрылся нарывами. И я думаю, она не хочет страдать. Ведь это же может послужить причиной создания черной тучи?

— Может, — согласился Мэтью.

— Ты знаешь, — сказал Григсби, не переставая жевать, — у тебя очень противная манера притворяться, что ты не слушаешь, а на самом деле ни единого слова не пропускать. Это просто бесит.

— Правда? Извини, если так.

— Так вот, я не хочу, чтобы она страдала, — продолжал Григсби. — Ты понимаешь, о чем я. Берри не очень интересуется одеждой и тем, что модно и что нет, ей плевать на последние выдумки французских куаферов и новые танцы, которые полностью занимают ум почти всех девчонок ее возраста в этом городе.

— По крайней мере незамужних, — согласился Мэтью.

— Да, и это поднимает еще один вопрос. — Третий орех был взят из тарелки, расколот об лоб и съеден. — Здешним молодым людям нельзя верить. У тебя бы волосы на голове встали дыбом, расскажи я тебе кое-что из того, что устраивают субботними вечерами молодые джентльмены с девчонками!

— А слышал ты это от вдовы Шервин, я полагаю?

— От нее и от других тоже. Эти молодые люди — как голодные волки, готовые разорвать и сожрать любой кусок невинности, что попадется им на глаза. Что-то такое тут, наверное, в местной воде.

— Слова заботливого деда. — Мэтью отсалютовал ему чашкой.

Григсби оперся спиной на спинку стула, сдвинул очки на лоб и потер переносицу.

— Я-то… Знаешь, когда я снова увидел Берри… я просто вернулся назад. Она так напоминает мне Дебору: эти рыжие волосы, свежее лицо, эта цветущая молодость. Да и я в молодости не был такой смешной и уродливый, даже хорошенькие девушки на меня внимания обращали. Ну, и печатня моего отца отлично процветала и мы жили в хорошем доме — это тоже во вред не было. Но я тогда не был таким вот сухопутным крабом, как ты видишь, Мэтью, далеко нет. Знаешь, говорят, что у человека уши, нос и ноги растут всю жизнь. В моем случае очень даже верно. К сожалению только, другие части тела становятся меньше. Да не смотри ты на меня так!

118