Королева Бедлама - Страница 27

Преподобный отступил в сторону. Мэтью вышел вперед и направил свет на мертвеца.

Лицо его было красной и распухшей маской ужаса. Кровь обильно текла из ноздрей и рта, но жуткий разрез пересекал горло. Желтые жилы и что-то блестящее и темное виднелись в зияющей ране, похожей на кошмарную ухмылку под обвисшим подбородком. Белая полотняная манишка превратилась в запекшуюся массу. Над раной трудились зеленые мухи, они же ползали по губам и ноздрям, безразличные к шуму и ажиотажу людей. Как ни был Мэтью потрясен этим грубым насилием, он машинально отметил подробности: окоченевшая правая рука лежит на животе, пальцы расставлены, будто их владелец был поражен сюрпризом, причем приятным, серовато-стального цвета волосы перепутаны, явно дорогой и сшитый на заказ черный в полоску сюртук, жилет, серебряные пряжки на начищенных башмаках, черная треуголка чуть поодаль от тела — на глазах у Мэтью ее смяли неуклюжие сапоги зевак, напирающих жадной до зрелищ толпой, почти обезумевшей от любопытства.

Лицо мертвеца было неузнаваемым — так оно распухло и было обезображено предсмертной судорогой, которая будто вывихнула ему челюсть и выставила ее вперед, обнажив блестящие нижние зубы. Глаза остались тонкими щелками в покрытой пятнами коже, и когда Мэтью наклонился еще ближе — насколько осмелился, учитывая разлитую кровь и жужжащих мух, — он различил вроде бы еще отдельные порезы прямо над бровями и под орбитами глаз.

— Боже мой, какой ужас! — Феликс Садбери встал рядом с Мэтью. — Ты можешь нам сказать, кто это… кто это был?

Мэтью не успел ответить, как донесся хриплый крик:

— Дорогу! Дорогу констеблю!

Кто-то пробивался сквозь толпу, которая черта с два хотела раздвигаться.

— Убили! О Господи, убили! — завопила какая-то женщина. — Мальчика моего убили, Дэви!

И не успел констебль пробраться сквозь этот сумасшедший дом, как двести фунтов мамаши Мантханк вырвались из толпы, расшвыривая зевак как кегли. Эта женщина, жена морского капитана и содержательница таверны «Синяя пчела» на Хановер-сквер, являла собой внушительное зрелище даже в добрейшем состоянии духа, но сейчас, с развевающейся гривой тронутых сединой волос, с лицом, где секирой выдавался нос, с глазами черными, как лондонские тайны, она была так страшна, что даже пьяные братья Мантханк заробели.

— Ма! Ма, ничего такого! Дэви жив, ма! — крикнул ей Дарвин, хотя в таком реве выстрел пушки над ухом можно было не расслышать.

— Ма, я живой! — заревел Дэви, все еще на четвереньках.

— Ну, Бог свидетель, как я с тебя шкуру спущу! — Здоровенная лапа огромной бабищи нырнула вниз и одним движением поставила Дэви на ноги. — Я ж тебя буду драть, аж пока ты не начнешь ртом пердеть, а задницей просить пардону!

И с этими словами она выволокла его за волосы, таща от этой бури к другой.

— Дорогу констеблю, черт побери!

И тут протолкался констебль. Мэтью узнал малыша с бочкообразной грудью — Диппена Нэка. В одной руке констебль нес фонарь, а в другой — черную дубинку, которой выразительно помахивал. Он глянул раз на труп, бусинки глаз на красной от рома физиономии стали вдвое больше, и он порскнул прочь размытой полосой, как вспугнутый кролик.

Мэтью увидел, что сейчас эта бесконтрольная толпа затопчет место преступления безвозвратно. Некоторые — наверное, те, которых оторвали от последней круговой в таверне, — осмеливались подходить поближе к телу, другие напирали сзади, чтобы тоже глянуть. Вдруг рядом с Мэтью возник Ефрем Оуэлс, одетый в пальто поверх длинной ночной рубахи и с очками на глазах.

— Эй, отодвинуться бы! — предупредил он. — Сдайте, сдайте назад!

Мэтью хотел сдать назад и тут увидел сапог шатающегося пьяницы, опускающийся на голову трупа. Потом сам пьяница свалился поперек тела.

— Вон отсюда! — заорал Мэтью, краснея от гнева. — Все назад, все! Здесь вам не цирк, черт побери!

Ровно и твердо зазвенел где-то колокольчик, пронизывая гвалт металлическим высоким звуком. Стало видно, как кто-то пробирается через людские волны, и звон колокольчика приводил людей в себя и заставлял дать дорогу. Так появился главный констебль Лиллехорн с бронзовым колокольчиком в одной руке и фонарем — в другой. Он звонил и звонил, пока рев толпы не превратился в едва слышное бормотание.

— Всем отойти назад! Немедленно! Кто не отойдет — будет ночевать за решеткой.

— Мы ж хотели посмотреть, кого убили, только и всего! — выкрикнула какая-то женщина, и ее поддержал согласный рокот толпы.

— Кто больше других хочет посмотреть, пусть вызовется добровольцем нести труп в холодную! Есть желающие?

Это заткнуло все рты. Холодная в подвале Сити-холла была территорией Эштона Мак-Кеггерса, куда горожане отнюдь не стремились, если им не нужны были его услуги — а тогда уже им бывало все равно.

— Займитесь своими делами! — приказал Лиллехорн. — Не надо дураков из себя строить. — Он посмотрел на труп и потом сразу на Мэтью: — Что вы тут натворили, Корбетт?

— Ничего! Филипп Кови нашел тело, налетел на меня и вот… размазал по мне.

— И труп тоже он ограбил, или это сделали вы сами?

Мэтью сообразил, что все еще держит часы и бумажник в одной руке.

— Нет, сэр. Это преподобный Уэйд достал у него из сюртука.

— Преподобный Уэйд? И где же он?

— Он… — Мэтью оглядел собравшуюся толпу в поисках лиц Уэйда и Вандерброкена, но никого из них поблизости не было. — Он только что здесь был, и он, и…

— Хватит лепетать. Это кто?

Лиллехорн направил фонарь на тело. Надо отдать должное главному констеблю — выражение его лица не изменилось.