Королева Бедлама - Страница 93

— Прощу прошения, минутку! — крикнул Мэтью этой женщине, усевшейся на кремовый плюш напротив Роберта. Она посмотрела на него без любопытства, как на незнакомое лицо в толпе. Мэтью вытащил из кармана письмо и протянул ей.

— Мадам, мои вопросы! Если вы будете так добры…

— Мои инструкции оказались неясными? — Она наклонила голову набок. Во взгляде ее не было никаких эмоций, разве что чуть заметный тлеющий уголек раздражения. — Они были туманны, или мутны, или невнятны? Я вам сказала, чтобы вопросы вы передали моему адвокату. Всего доброго.

— Да, мадам, я помню, но я думал, вы могли бы…

— Всего доброго, — повторила она. И кучеру: — Домой, Малькольм.

Щелкнул кнут, две лошади повлекли карету прочь, а Мэтью остался с письмом в руке и с ощущением, будто все голуби церкви Троицы выложили свое мнение о ситуации прямо ему на голову.

Глава двадцать третья

Колокол звонил не умолкая. Он висел на сторожевой башне в доках, где стоял дозорный и следил за другой сторожевой башней на Устричном острове. Что бы ни говорил колокол, первой его целью было созвать людей либо к оружию для защиты гавани от нападения, либо на лодки для спасения терпящих бедствие. Мэтью положил письмо в карман и двинулся к докам. Через минуту он поравнялся с четой Стокли и чуть не столкнулся с массивной фигурой главного прокурора Байнса, идущего сквозь собравшуюся толпу, но в последнюю секунду сумел повернуть, и Байнс пронесся мимо, зычным басом окликая какое-то официальное лицо впереди.

Соблюдая истинный дух Нью-Йорка, музыканты со скрипками и гармошками уже грохотали в доке, протягивая жестяные кружки, две молодые женщины, одетые цыганками, танцевали среди толпы и тоже протягивали кружки, бродячие торговцы торговали с телег мелочью вроде пирожков с жареной колбасой, дешевых зонтиков и подзорных труб, предприимчивая пекарка миссис Браун продавала деткам с тележки печенье с сахарной глазурью, собаки гонялись за кошками, а те — за крысами, бешено шныряющими под ногами у всей этой толпы.

Мимо бухт каната, бочек смолы, штабелей груза прибывающего и отбывающего, мимо больших купеческих судов с высокими мачтами, постанывающих снастями под ветром и течением, будто им снится открытое море, откуда сейчас, минуя Устричный остров, входит какой-то корабль. Вытянув шею, Мэтью увидел, что корабль побывал в адских проливах, как могли бы сказать старые морские волки. Половины грот-мачты у него не было, как и самого грота, и его мотало как пьяного, когда он пытался поймать ветер стакселем и кливерами. Два баркаса-спасателя уже были спущены на воду и шли на помощь на восьми веслах каждый, потому что даже так близко к гавани казалось, что поврежденный корабль может в любой момент полностью потерять управление и выброситься на скалы, окружающие Устричный остров.

С отходом баркасов тревожный колокол, призывавший спасателей к действию, замолчал, оставив висеть в воздухе музыку скрипок и аккордеонов, вопли разносчиков и общий ропот облегчения, что ни пираты не напали на город, ни голландский флот не решил выкупить свою колонию обратно удачно инвестированными пушечными ядрами.

Мэтью почувствовал, что кто-то его толкает, и вдруг рядом с ним оказался Мармадьюк Григсби. Таким растрепанным Мэтью его еще не видел. Очевидно, печатник бросил работу и прибежал сюда, потому что одет он был в измазанный типографской краской передник поверх обычной одежды и на стеклах его очков пестрели брызги той же краски. Белые брови его приплясывали, каждая в своем непостижимом ритме.

— Никто еще не говорил, что это может быть за корабль? — спросил он у Мэтью.

— Нет.

— Молю Бога, чтобы это была «Сара Эмбри». Боже мой, пусть это будет она!

Мэтью понял, что внучка Григсби должна плыть на «Эмбри» пассажиркой, но еще непонятно, «Эмбри» ли это покалеченное судно, хромающее в порт на трех парусах да на одной молитве.

Григсби вытащил из кармана фартука грязную тряпку и стал внимательно ее рассматривать, надеясь найти на ней сравнительно чистый участок, чтобы протереть очки. Мэтью глянул на него и увидел капли пота на лбу и на щеках — но ведь опять-таки день действительно выдался жарким.

— Выпьем по кружке сидра, я угощаю, — сказал Мэтью, показывая на разносчика, который продавал этот напиток из бочонка на ручной тележке. — Вон там.

— А… да. Спасибо. Да, Мэтью, спасибо. Что, старая развалина внушает жалость?

Пропустив по кружке сидра, Мэтью и Григсби стояли и смотрели, как экипажи баркасов забрасывают канаты на терпящее бедствие судно. Оставшуюся часть пути его проведут на буксире. Возбуждение в публике растаяло под жаркими лучами полуденного солнца, зеваки потянулись прочь. Скрипачи удалились, аккордеонисты перестали играть, цыганские танцовщицы упорхнули — вероятнее всего, не без ценных вещей, почему Мэтью и держался крепко за карман, где лежали часы и бумажник, — разносчики смокли, упаковались и тоже ушли. Человек двадцать остались наблюдать за перипетиями этой морской драмы.

— Это не «Сара Эмбри», — сказал Григсби после долгого молчания. — Боюсь, Берил погибла.

— Корабли часто опаздывают, — осторожно напомнил ему Мэтью. — Ты сам так говорил.

— Я знаю, что говорил. Еще я знаю, как легко шторм ломает корабль пополам. Я тебе говорю, Мэтью, если это не «Эмбри», то Берил пропала. — Он приложил руку ко лбу, потер переносицу между кустистыми бровями, будто пытался их утихомирить. — Я тебе должен сказать, что мне всегда в Берил казалось забавным. Я прежде от этого отмахивался, но сейчас… это может быть трагично. — Он кончил растирать брови и уронил руку. — Она давно уже считает, что несет с собой неудачи. Что она навлекает несчастья на других, причем без всякой злой воли. Первый молодой человек, на которого она положила глаз, на верховой прогулке сломал себе копчик и два месяца провалялся в больнице. Сейчас у него кличка Кривоногий Бен.