Королева Бедлама - Страница 42

Дождики, к счастью, прибили пыль на дороге, которая и близко не была так изрыта, как злополучный путь из Чарльз-тауна в Фаунт-Ройял, но все равно была бы кошмаром инженера-строителя. Мэтью подумал, что одной из самых изматывающих работ в колонии должна быть работа кучера, гоняющего кареты между Нью-Йорком и Бостоном, когда чувствуешь, как рытвины и ухабы буквально вышибают из-под тебя колеса. Но опять-таки эта дорога была хорошо наезжена местными фермерами и обитателями больших имений дальше к северу, и не только как дорога на Бостон, но еще и на Ист-Честер и Нью-Рочель.

Дорога шла по холмам, с большими участками дикого леса между фермами. Здесь тоже, как и в колонии Каролина, местами нависали над дорогой массивные сучья, узловатые ветви деревьев, бывших старыми уже во времена Генри Хадсона. Иногда впереди выскакивал на дорогу олень, темные стайки насекомых кружились над болотными бочагами и светлыми ручьями, журчащими среди гладко обточенных камней. И так же, как в Каролине, не оставляло ощущение, что за тобой все время следят глаза индейцев; но для белого увидеть индейца, если он того не хочет, — почти невозможно. Набухли тучи, брызнул дождик, тучи разошлись и солнце хлынуло на дорогу, преломленное в многотысячной листве над головой.

Мэтью перевел кобылку на шаг, надеясь через какое-то время снова пустить ее рысью. По его расчетам, отсюда до сужения дороги было около получаса езды, а на этом сужении, отмеченном грудой белых камней, от Почтовой дороги отходила влево другая, петляющая по многочисленным имениям, принадлежащим или принадлежавшим когда-то голландским поселенцам. Там он пустит кобылу полной рысью и оставшиеся четыре мили сделает минут за сорок. Ему было интересно, зачем бы человеку жить в такой глуши за столько миль от города, но, насколько он мог понять, эти люди владели предприятиями — такими, как каменоломня и лесопилка де Конти, — требующими и места, и ресурсов. Он понимал, что где-то неподалеку виноградник и винный завод, но пока их еще не видел. Это были крутые и бесстрашные люди — они жили так, будто им плевать, если индейцы нагрянут в гости. Но без людей бесстрашных Нью-Йорка бы не было вообще.

Лес пронизывали лучи солнца, уже опустившегося ниже. Впереди дорога сворачивала вправо, огибая чащу. Громкое пение птиц внушало спокойствие, хотя с запада доносился отдаленный гром. Иногда над голубой дымкой вздымались отвесные зеленые стены. Мэтью очень не хотелось попадать под настоящий ливень, но даже если он промокнет, пакет хорошо защищен.

Дорога свернула влево, поднимаясь на холм. На гребне холма она уходила вниз и опять вправо, будто играя и капризничая. Мэтью направил Сьюви за поворот и увидел ветви дуба, нависшие над дорогой, как древесный свод зеленого собора.

Отсюда дорога шла прямо и ровно. Тут как раз неплохо будет пустить Сьюви рысью, решил он, но не успел додумать до конца, как из чащи вырвались три перепелки, пролетев мимо, словно стрелы, а за ними в треске сминаемых кустов на дорогу выскочил крупный гнедой конь с белой звездой на лбу.

На этом мускулистом животном сидел человек в черной треуголке с вороньим пером за алой лентой, в белой рубашке с рюшами, темно-синем сюртуке и белых панталонах. К несчастью, как заметил Мэтью, это был отнюдь не спортсмен, выехавший покататься, поскольку нижнюю часть его лица скрывал темно-синий платок, а ствол пистолета, направленного прямо на Мэтью, был длиной почти в локоть. Первая лихорадочная мысль — ударить Сьюви каблуками в бока и броситься прочь как дьявол, которому задницу припекли, — вылетела у Мэтью из головы быстрее, чем вспугнутая перепелка.

— Держи лошадь! — скомандовал разбойник, когда Сьюви задрожала в тревоге и стала перебирать ногами.

Мэтью послушался, сжал лошадь коленями, одновременно как можно более плавно натягивая поводья. Сьюви заржала и зафыркала, но подчинилась всаднику. Разбойник подъехал ближе, положив ствол себе на колени. У Мэтью сердце колотилось так, что уши, казалось, подергиваются в такт.

— Не выпуская поводьев, сойди с коня, — последовал приказ.

Когда Мэтью замешкался — он просто был несколько ошеломлен этим внезапным нападением, — разбойник приставил дуло к его колену.

— Я тебя, молодой человек, убивать не буду. — Голос прозвучал хрипло и низко, но с едва заметными интонациями человека из хорошего общества. — Если не будешь слушаться, я отстрелю тебе колено. По этой дороге часто ездят, и часа через три-четыре какой-нибудь фургон тебя подберет.

Мэтью слез с кобылы, не выпуская поводьев.

Разбойник тоже спешился, и стало видно, что это здоровеннейший широкоплечий мужчина дюйма этак на три выше шести футов. Под треуголкой виднелись седые виски, верхняя часть морщинистого лица, переносица выдающегося носа и глубоко посаженные глаза, как смоляные ямы. Левую черно-седую бровь пересекал жуткого вида зазубренный шрам.

— Что у тебя есть? — спросил разбойник, приставляя ствол к левому уху Мэтью.

— Ничего.

Больше ничего он сказать не смог, хотя знал, что надо овладеть собой.

— И почему это все так говорят? Но нет, не все. Некоторые умоляют меня взять их деньги — когда я простреливаю им ухо. Хочешь вторую попытку на тот же вопрос?

— У меня есть немного денег.

— Вот! От «ничего» к «немного» — уже лучше! Некоторый прогресс. Еще чуть-чуть — и ты у нас будешь богаче Мидаса. И где же твои сиротские крохи?

— В седельной сумке, — ответил Мэтью, но с очень большой неохотой, потому что знал, что там еще. Ему казалось, что из дула пистолета слышится шум океана.